Я давно привык к тому, что у меня нет ничего, кроме собственного тела. Я могу быть программистом высшего уровня, могу быть офицером по науке, первым помощником на корабле класса "Конституция", но, фактически, у меня есть только мои кости, моя кожа и прочие составляющие меня.
У меня была планета, но не было дома.
У меня был народ, но не было близких.
У меня была мать. Теперь её у меня нет.
У меня есть я. Этого пока не отняли.
Однажды капитан говорит мне посреди нашей с ним ссоры, горько, в запале: "У вас есть все, чего вы хотите, Спок! Вам не понять меня!"
Я удивлен. Чего я хочу? Меня? В таком случае, он прав.
Я смотрю на него в недоумении, он решает разъяснить: "Вас любит экипаж, у вас есть почет, уважение, у вас любящая семья..." Он обрывает себя, смотрит на меня с опаской. Он что, думает, я буду его душить? Вот еще. Я поднимаю бровь. Он забавен. "Капитан", говорю я, "Раз мы закончили нашу дискуссию, я удаляюсь." И выметаюсь из его каюты прежде чем он вспоминает, о чем мы спорили.
Вулканцы меня не признавали. И сейчас не признают - это нормально. Знали бы они, как я думаю.
Люди меня побаиваются, причем правильно. Это недостойный вулканца ход мыслей, но видеть, как этот мальчик, Чехов, который является моим ровесником (я молод по вулканским меркам. по человеческим, впрочем, тоже) ежится и втягивает голову в плечи, когда я прохожу мимо, забавно. Смотрит на меня, кстати, с обожанием. Кажется, он нашел себе кумира.
Когда Вулкан сверзился в черную дыру, лопнули в моей голове миллионы невидимых ниточек, о которых я раньше не подозревал. Как будто выдрали главный нерв - мама, мама,мама,мама - и с ним множество мелких.
В голове стало пусто.
А я, между прочим, показывал один из самых высоких уровней психической активности среди моих сверстников. Понимаете, что это значит?
Это значит, что если по ним потеря связей проехалась доварповым бронированным автомобилем, то на мне этот автомобиль еще поразворачивался, вдавливая меня в землю, ломая мне кости и вообще превращая меня в дрожащее кровавое месиво.
Я сошел с ума.
Капитана вот чуть не убил.
И у меня нет ничего, за что бы я мог держаться.
Кости вот есть.
И зубная щетка.
Что с этим сокровищем делать - непонятно, спасения в нем все равно не найдешь.
Я сижу в своей каюте и ем имбирное печенье. Печенье нелогично, пряно и сделано в виде человечков. Я откусываю им головы, чтобы смерть их была быстрой. Я же не садист.
Целитель пришел бы от моего разума в ужас - я представляю, как схлопнется его логичный ум при столкновении с моим, почти опустевшим, вывернутым, перевернутым.
На мое плечо опускается рука. Капитан.
- Ты не отвечал. Что ты делаешь?
- Ем печенье.
- Печенье нелогично, нет?
Это он еще не видел, как я вчера в подушку кричал. Выл даже. Грыз её. Сураковы сосиски.
- Мистер Спок. Что у вас с руками?
Что у меня с руками?
- Что у меня с руками, капитан?
- Они в крови. Они изрезаны. Спок, что такое?!
Он хватает меня за запястье. Как грубо. Я возмущен. Но еще больше я возмущен тем, что он неловко отломил полголовы моему имбирному человечку. Он умирает в страшных муках, такая травма несовместима с жизнью, но смерть не безболезненна. Я прекращаю его страдания одним укусом.
Откусите голову мне, капитан.
- Ничего, о чем следовало бы волноваться.
Какой я тактичный. А мозг у меня распух и гниет.
- У тебя все руки в крови и я вижу еще шрамы, - говорит он, сжимая моё запястье. Я могу изобразить приверженца сексуальной девиации. Мазохизма, например. Что он сделает, если я упаду на пол и буду сладострастно стонать?
Он вдруг вынимает у меня из рук печенье, обхватывает меня за шею и прижимает к себе, пальцами... пальцами... пальцами он касается моих контактных точек на висках и на лбу
глупый человек что ты делаешь прекрати
сочувствие приятие я здесь хочу быть другом
тепло


Я открываю глаза в лазарете. Разум по-прежнему набухший и отвратительный для любого, кто туда сунется, но немного мерзости оттуда выдавилось. Я чувствую себя младенцем - меня не слушаются конечности. И я страшно хочу пить.
Теплые руки поддерживают мою голову, мне в рот вставляют соломинку. Я слышу тихий голос:
- Рад, что ты проснулся. Пей, пей.
Я послушно глотаю воду, потом дергаю головой, пытаясь сфокусировать взгляд. Соломинку убирают, зато я вижу капитана.
- Ты упал в своей каюте, - говорит он. А я, между прочим, не спрашивал. У меня язык, как кусок желе.
- Я обнял тебя, и тогда ты закричал - страшно, и плакал, а потом упал на пол и дрожал, крича. Маккой прибежал за минуту, хотя турболифт двигается как минимум сорок секунд.
Улыбается мне. Ну-ну. Он ждет ответа? Я могу изобразить агонию и предсмертные хрипы.
Сурак милосердный, ну и каша же в моей голове.
Капитана оттесняет доктор, водит надо мной трикодером и бормочет. Да мне все равно, я сейчас закрою глаза и...

Когда я снова могу что-то увидеть, я вижу лицо Солкара - целителя. Он - бывший член Совета, я их всех по именам знаю. Где они его нашли?
- Спок, - говорит Солкар. Я смотрю на него воспаленными глазами, в голове боль.
Он кладет руки мне на виски и проваливается в мой разум.
Здравствуй, говорю я.
Он молчит и продирается сквозь склизкие путы гнили. Я смотрю на него с любопытством. Он сильный телепат. Я тоже, но до него мне далеко. Я вижу, как под его руками загнившие куски связей исчезают. Мне жаль их.
Он выдавливает гной из моего разума, выжигает, стерилизует.
Это больно.
Мне все равно.

- Спок, - зовут меня. - Спок.
Нет.
- Спок.
Отстань.
- Просыпайся, глупый, упрямый вулканец.
Я не глупый.
Веки приподнимаются совсем чуть-чуть, мутными глазами я обвожу знакомую комнату. На полу возле моей кровати сидит капитан, положив подбородок на мое одеяло и зовет меня - негромко.
В голове - чисто. И тихо. Я пытаюсь облизать пересохшие губы, но язык не слушается. Капитан поднимает голову, встречается со мной глазами и подскакивает, сует мне воду, суетится, поддерживая мою голову.
Я пью недолго - утоляю жажду, больше не могу. Немного тошнит, кружится пустая и тихая теперь голова. Я устало закрываю глаза, капитан забирается ко мне в постель и обнимает меня. У него большие и теплые руки, у него чистый и красивый, теплый и яркий разум, у него...
Не понял.
Назад.
Я устало закрываю глаза, капитан забирается ко мне в постель и обнимает меня. У него большие и теплые руки, у него чистый и красивый, теплый и яркий разум, у него...
Удивительно.
- Ка...пи... - ух ты. Да я каркаю.
- Тише, - он меня укачивает? - Ты здесь две недели лежишь, как овощ.
О, да. Это все объясняет.
- Держишь его? Он не спит? - это доктор.
- Держу, не спит. Говорить пытается, - капитан.
Доктор водит надо мной трикодером, хмурится и втыкает мне в руку капельницу. Капитан смотрит на иглу:
- Что это?
- Питательный раствор. Ему нужны силы.
Я уплываю. По игле в меня втекает жизнь, но я неимоверно слаб. Я смотрю на доктора. Он садится рядом и берет меня за руку:
- Ты вообще был никакой. Не приходил в себя, мозговая активность почти на нуле, нестабильна, дергается. К счастью, на корабле, с которым мы смогли связаться, возвращался но Новый Вулкан ваш остроухий целитель. Он мне сказал, что такие симптомы, как у тебя, случаются среди выживших, но те хоть обращаются за помощью, а ты себя запустил, ему пришлось долго возиться.
Значит, его логичный ум почти схлопнулся. Солкар иначе не признался бы, что пришлось нелегко.
- Еще он сказал, - продолжает доктор, растирая мои слабые пальцы. - Что ты от нас непонятным образом зависишь. И мы решили, что логично будет, если мы будем тебя касаться, уж прости.
- Стерильно, - хриплю я и ухмыляюсь. насколько позволяют растрескавшиеся губы. Доктор с капитаном смотрят на меня с недоумением и испугом.
- В голове, - поясняю я, закрывая глаза. Я такой слабый, беспомощный, как новорожденный сехлат. От докторской руки и капитанских объятий тепло.
Кто-то из них - телепатия еще не вернулась, такое бывает - трогает мой лоб, ерошит челку:
- Тебе надо было попросить. У тебя есть мы.
Это... намного больше, чем кости и зубная щетка. Это успокаивает и радует.
Я засыпаю.