Пушист. Чешите.
На неделе уезжаю на месяц. А-ха-ха. Нет интернета. Нет телевидения. Только я, мои книги, перл и мои нерешенные задачи.
воскресенье, 07 июля 2013
Пушист. Чешите.
Эй. Знаете, что? Go fuck yourself. Как я хочу, так и будет. Не разводим срачи, каждый воняет в своем углу.
суббота, 06 июля 2013
Пушист. Чешите.
А почему быть мной - лучшее, что могло со мной случиться? Потому что мне наплевать.
четверг, 04 июля 2013
Пушист. Чешите.
Написал немного прона. С остальными потрахушками не сравнится, но я страшно хочу спать и не могу думать. Зато меня чуток отпускает, я снова думаю про Мэд.
среда, 03 июля 2013
Пушист. Чешите.
Хочу взять и исполнить заявку с кинкфеста. Какую? :с
понедельник, 01 июля 2013
Пушист. Чешите.
Сдав сессионные долги, я буду писать киркоспокопорно и кодить.
Дайримагия, помоги!
Дайримагия, помоги!
Вопрос: Я сдам долги?
| 1. Да | 3 | (100%) | |
| Всего: | 3 | ||
воскресенье, 30 июня 2013
Пушист. Чешите.
*готовится к экзамену по истории*
Бардак в стране, бардак!
Бардак в стране, бардак!
пятница, 28 июня 2013
Пушист. Чешите.
Я хочу изнасиловать Спока. Больно, жестоко, чтобы он кричал и пытался вырваться, извивался и сорванным голосом умолял прекратить. Чтобы он погрузился в такое отчаяние, что потом терся бы о спасителей, целовал им руки и вообще не понимал бы, что происходит, кроме того, что все закончилось. Хочу, чтобы его потом утешали и комфортили нежно и терпеливо.
Хочу трахнуть его тентаклями. Ну, знаете, все эти соки, круглый живот и щупальца в разных местах.
Хочу увидеть его этакой гнусной мордой, с сигаретой в зубах (табак или травка - все равно) и шестиствольным миниганом в руках. И невозмутимым лицом.
Хочу увидеть, как его насилуют перед всем экипажем до потери сознания, а потом он встает и всех ушатывает.
Ах, как же я ужасен.
Хочу трахнуть его тентаклями. Ну, знаете, все эти соки, круглый живот и щупальца в разных местах.
Хочу увидеть его этакой гнусной мордой, с сигаретой в зубах (табак или травка - все равно) и шестиствольным миниганом в руках. И невозмутимым лицом.
Хочу увидеть, как его насилуют перед всем экипажем до потери сознания, а потом он встает и всех ушатывает.
Ах, как же я ужасен.
Пушист. Чешите.
А я. Скачал. Сталкера. Всего. Очень много книг = очень много сталкерни.
Первая - Стругацкие, ясен пень.
Прочитал.
Сказал: боже, я так счастлив.
Полная папка счастья.
Открыл вторую.
Что это?
Что это за выверт авторской фантазии? Где стиль? Волшебство книги?
ГДЕ?
Снес.
Как я несчастен.
Зато оставил Стругацких. Какой я няша.
Завтра прочитаю "Отель "У погибшего альпиниста"".
Или конспекты.
Интересно, почему это я так плохо сдаю сессию? Поразительно.
Первая - Стругацкие, ясен пень.
Прочитал.
Сказал: боже, я так счастлив.
Полная папка счастья.
Открыл вторую.
Что это?
Что это за выверт авторской фантазии? Где стиль? Волшебство книги?
ГДЕ?
Снес.
Как я несчастен.
Зато оставил Стругацких. Какой я няша.
Завтра прочитаю "Отель "У погибшего альпиниста"".
Или конспекты.
Интересно, почему это я так плохо сдаю сессию? Поразительно.
четверг, 27 июня 2013
Пушист. Чешите.
Последняя запись про Мэд была второго мая, как раз на восемнадцатилетие. Больше она не приходит ко мне во снах. Закрыв глаза, я не вижу её тонких щиколоток, длинных ступней. Я больше не помню, какой формы её вишневые губы. Она истирается, уходит, властительница моего сердца.
Прошу, вернись. Я скучаю, родная. Я хочу писать тебя, хочу писать о тебе. Милая, милая, люблю тебя больше всех.
Позволь коснуться губами твоей руки, прекрасная маленькая леди.
Прости меня, дурака. Верни мне мой разум.
Прошу, вернись. Я скучаю, родная. Я хочу писать тебя, хочу писать о тебе. Милая, милая, люблю тебя больше всех.
Позволь коснуться губами твоей руки, прекрасная маленькая леди.
Прости меня, дурака. Верни мне мой разум.
Пушист. Чешите.
Завязываю ругаться матом даже в письменном виде. Я - восхитителен, очарователен и в высшей степени ослепителен. Нет предела моей грозной свирепости! Что я, правда, буду делать в тяжелые минуты, не знаю. Мне сказали, что "Етижи пассатижи, вы задрали!", "Япон магнитофон, я не успеваю!", "Ядрен батон, я отказываюсь признавать общество, которое одобряет сессию!" немного не торт. Посреди улицы - точно.
Пушист. Чешите.
У меня в руках простой карандаш с грифелем из графита. Передо мною - лист бумаги.
Странное ощущение - щекочет в животе.
Не дает покоя.
Первая линия - неловкая, нелепая, тонкая.
Сверху - еще, увереннее.
Округлость лица, волны волос. Складки платка.
Родные глаза - с длинными ресницами, со смешливыми морщинками, разбегающимися от уголков.
На листке - моя мать.
Я смотрю в нарисованные глаза, обвожу их выпачканным в грифеле пальцем.
Мягкими линиями - чуть вздернутый нос, улыбающиеся губы.
Ямочка на подбородке.
Мама улыбается мне с листа.
Я кладу подбородок на скрещенные руки, смотрю на неё.
"Спок", говорит она. "Было бы хорошо, если бы ты больше кушал. Ты совсем худой."
Да, мама.
"И раньше ложиться спать. Ты устал, родной."
Да, мама. Я очень устал.
"У тебя уже получается ладить с капитаном. Я так рада за тебя."
Мы не ладим. Я - его подчиненный.
"Но ты спас ему жизнь несколько раз. И он тебе."
Не более, чем обязанность. По долгу службы.
Лицо мамы становится чуть насмешливым.
"Дорогой, ты обманываешь себя."
Неправда.
"Правда. Я очень люблю тебя, мой хороший."
Я тоже люблю тебя, мама.
Мать не может говорить со мной.
Она мертва.
Она погибла на Вулкане, на моих глазах.
Чем я стал?
Внутри - досада, на себя - не могу сдерживаться, ищу успокоения в нелогичном занятии - в рисовании, в самообмане.
Я кладу руку на лист, почти сжимаю пальцы, готовясь смять листок, но не могу. Провожу ладонью по маминому лицу.
- Очень красиво. Твоя мама?
Я замираю. Сердце колотится в животе, мягком, беззащитном животе. У людей оно - в клетке ребер, а у меня ничто не мешает ему вырваться наружу.
- Здравствуйте, капитан. Как вы вошли?
Человек улыбается:
- Через дверь. Я стучал, но ты не слышал. Я подумал, не стряслось ли чего.
- Нет, капитан, - губы еле двигаются. - Все в порядке.
Он заглядывает мне в лицо:
- Ты уверен? Ты очень бледный, и губы синие. Замерз? Так я...
- Все в порядке, капитан. Уходите. Прошу.
Он смотрит на меня еще секунду, потом мягко касается моего плеча и выходит.
Я сажусь на место, глядя на маму. Она улыбается мне чисто и открыто.
От плеча течет тепло.
Странное ощущение - щекочет в животе.
Не дает покоя.
Первая линия - неловкая, нелепая, тонкая.
Сверху - еще, увереннее.
Округлость лица, волны волос. Складки платка.
Родные глаза - с длинными ресницами, со смешливыми морщинками, разбегающимися от уголков.
На листке - моя мать.
Я смотрю в нарисованные глаза, обвожу их выпачканным в грифеле пальцем.
Мягкими линиями - чуть вздернутый нос, улыбающиеся губы.
Ямочка на подбородке.
Мама улыбается мне с листа.
Я кладу подбородок на скрещенные руки, смотрю на неё.
"Спок", говорит она. "Было бы хорошо, если бы ты больше кушал. Ты совсем худой."
Да, мама.
"И раньше ложиться спать. Ты устал, родной."
Да, мама. Я очень устал.
"У тебя уже получается ладить с капитаном. Я так рада за тебя."
Мы не ладим. Я - его подчиненный.
"Но ты спас ему жизнь несколько раз. И он тебе."
Не более, чем обязанность. По долгу службы.
Лицо мамы становится чуть насмешливым.
"Дорогой, ты обманываешь себя."
Неправда.
"Правда. Я очень люблю тебя, мой хороший."
Я тоже люблю тебя, мама.
Мать не может говорить со мной.
Она мертва.
Она погибла на Вулкане, на моих глазах.
Чем я стал?
Внутри - досада, на себя - не могу сдерживаться, ищу успокоения в нелогичном занятии - в рисовании, в самообмане.
Я кладу руку на лист, почти сжимаю пальцы, готовясь смять листок, но не могу. Провожу ладонью по маминому лицу.
- Очень красиво. Твоя мама?
Я замираю. Сердце колотится в животе, мягком, беззащитном животе. У людей оно - в клетке ребер, а у меня ничто не мешает ему вырваться наружу.
- Здравствуйте, капитан. Как вы вошли?
Человек улыбается:
- Через дверь. Я стучал, но ты не слышал. Я подумал, не стряслось ли чего.
- Нет, капитан, - губы еле двигаются. - Все в порядке.
Он заглядывает мне в лицо:
- Ты уверен? Ты очень бледный, и губы синие. Замерз? Так я...
- Все в порядке, капитан. Уходите. Прошу.
Он смотрит на меня еще секунду, потом мягко касается моего плеча и выходит.
Я сажусь на место, глядя на маму. Она улыбается мне чисто и открыто.
От плеча течет тепло.
Пушист. Чешите.
При всей своей жестокости, нелюдимости и страшнейшей ебанутости я няшен. Я люблю котяток, например.
И есть людей.
И есть людей.
вторник, 25 июня 2013
Пушист. Чешите.
СУКА. НЕДОЛГО ТЕБЕ ОСТАЛОСЬ! Я НАЙДУ ТЕБЯ И УБЬЮ, Я УБЬЮ ВСЮ ТВОЮ СЕМЬЮ, ВСЕХ ТВОИХ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ И ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ ТВОИХ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ! ТЫ УМРЕШЬ В МУКАХ, ТВАРЬ! Я ВЫСЛЕЖУ ТЕБЯ И УРОЮ, ТЫ ОТ МЕНЯ НЕ СПРЯЧЕШЬСЯ!
простите. Комары.
простите. Комары.
понедельник, 24 июня 2013
Пушист. Чешите.
Рас. Рас. Рас-рас-рас.
Никто не выполняет
мои заявки еее.
бля
Ну изнасилуйте мне Спока. Ну пжлст.
А.
И тут чо случилось-то.
Начал я писать флаффную заявку, дабы перебить предыдущую харт-комфортную.
Сначала я её снес из черновиков до половины.
Нечаянно.
В смысле, закрыл вкладку, не сохранив.
Потом я её опубликовал. Нечаянно. И не заметил. Черновик пропал - а куда, хз.
Зашел в свой дневник, нашел, порадовался.
Уруру.
А я-то уж подумал, что не судьба.
Никто не выполняет
мои заявки еее.
бля
Ну изнасилуйте мне Спока. Ну пжлст.
А.
И тут чо случилось-то.
Начал я писать флаффную заявку, дабы перебить предыдущую харт-комфортную.
Сначала я её снес из черновиков до половины.
Нечаянно.
В смысле, закрыл вкладку, не сохранив.
Потом я её опубликовал. Нечаянно. И не заметил. Черновик пропал - а куда, хз.
Зашел в свой дневник, нашел, порадовался.
Уруру.
А я-то уж подумал, что не судьба.
Пушист. Чешите.
И тут.
Во время подготовки к алгебре.
Я понял.
ЧТО МОЖНО ШИППЕРИТЬ УХУРА/СПОК
да, детка
фемдом
страпон
хей-хей
Придурок.
Во время подготовки к алгебре.
Я понял.
ЧТО МОЖНО ШИППЕРИТЬ УХУРА/СПОК
да, детка
фемдом
страпон
хей-хей
Придурок.
воскресенье, 23 июня 2013
Пушист. Чешите.
ЧУДО-ТРАВА, УЛОЖИ ВСЕХ В ДРОВА!
суббота, 22 июня 2013
Пушист. Чешите.
А я люблю сказки с хорошим концом. Жестокие, где герои долго и восхитительно страдают, вытаскивая себя за волосы из грязи, отряхиваясь и снова проваливаясь. Жестокие, где сюжет возит хороших людей мордой по асфальту. Но, черт возьми, все должно закончиться хорошо.
Чтобы и жили они долго и счастливо.
Чтобы и жили они долго и счастливо.
четверг, 20 июня 2013
Пушист. Чешите.
Я давно привык к тому, что у меня нет ничего, кроме собственного тела. Я могу быть программистом высшего уровня, могу быть офицером по науке, первым помощником на корабле класса "Конституция", но, фактически, у меня есть только мои кости, моя кожа и прочие составляющие меня.
У меня была планета, но не было дома.
У меня был народ, но не было близких.
У меня была мать. Теперь её у меня нет.
У меня есть я. Этого пока не отняли.
Однажды капитан говорит мне посреди нашей с ним ссоры, горько, в запале: "У вас есть все, чего вы хотите, Спок! Вам не понять меня!"
Я удивлен. Чего я хочу? Меня? В таком случае, он прав.
Я смотрю на него в недоумении, он решает разъяснить: "Вас любит экипаж, у вас есть почет, уважение, у вас любящая семья..." Он обрывает себя, смотрит на меня с опаской. Он что, думает, я буду его душить? Вот еще. Я поднимаю бровь. Он забавен. "Капитан", говорю я, "Раз мы закончили нашу дискуссию, я удаляюсь." И выметаюсь из его каюты прежде чем он вспоминает, о чем мы спорили.
Вулканцы меня не признавали. И сейчас не признают - это нормально. Знали бы они, как я думаю.
Люди меня побаиваются, причем правильно. Это недостойный вулканца ход мыслей, но видеть, как этот мальчик, Чехов, который является моим ровесником (я молод по вулканским меркам. по человеческим, впрочем, тоже) ежится и втягивает голову в плечи, когда я прохожу мимо, забавно. Смотрит на меня, кстати, с обожанием. Кажется, он нашел себе кумира.
Когда Вулкан сверзился в черную дыру, лопнули в моей голове миллионы невидимых ниточек, о которых я раньше не подозревал. Как будто выдрали главный нерв - мама, мама,мама,мама - и с ним множество мелких.
В голове стало пусто.
А я, между прочим, показывал один из самых высоких уровней психической активности среди моих сверстников. Понимаете, что это значит?
Это значит, что если по ним потеря связей проехалась доварповым бронированным автомобилем, то на мне этот автомобиль еще поразворачивался, вдавливая меня в землю, ломая мне кости и вообще превращая меня в дрожащее кровавое месиво.
Я сошел с ума.
Капитана вот чуть не убил.
И у меня нет ничего, за что бы я мог держаться.
Кости вот есть.
И зубная щетка.
Что с этим сокровищем делать - непонятно, спасения в нем все равно не найдешь.
Я сижу в своей каюте и ем имбирное печенье. Печенье нелогично, пряно и сделано в виде человечков. Я откусываю им головы, чтобы смерть их была быстрой. Я же не садист.
Целитель пришел бы от моего разума в ужас - я представляю, как схлопнется его логичный ум при столкновении с моим, почти опустевшим, вывернутым, перевернутым.
На мое плечо опускается рука. Капитан.
- Ты не отвечал. Что ты делаешь?
- Ем печенье.
- Печенье нелогично, нет?
Это он еще не видел, как я вчера в подушку кричал. Выл даже. Грыз её. Сураковы сосиски.
- Мистер Спок. Что у вас с руками?
Что у меня с руками?
- Что у меня с руками, капитан?
- Они в крови. Они изрезаны. Спок, что такое?!
Он хватает меня за запястье. Как грубо. Я возмущен. Но еще больше я возмущен тем, что он неловко отломил полголовы моему имбирному человечку. Он умирает в страшных муках, такая травма несовместима с жизнью, но смерть не безболезненна. Я прекращаю его страдания одним укусом.
Откусите голову мне, капитан.
- Ничего, о чем следовало бы волноваться.
Какой я тактичный. А мозг у меня распух и гниет.
- У тебя все руки в крови и я вижу еще шрамы, - говорит он, сжимая моё запястье. Я могу изобразить приверженца сексуальной девиации. Мазохизма, например. Что он сделает, если я упаду на пол и буду сладострастно стонать?
Он вдруг вынимает у меня из рук печенье, обхватывает меня за шею и прижимает к себе, пальцами... пальцами... пальцами он касается моих контактных точек на висках и на лбу
глупый человек что ты делаешь прекрати
сочувствие приятие я здесь хочу быть другом
тепло
Я открываю глаза в лазарете. Разум по-прежнему набухший и отвратительный для любого, кто туда сунется, но немного мерзости оттуда выдавилось. Я чувствую себя младенцем - меня не слушаются конечности. И я страшно хочу пить.
Теплые руки поддерживают мою голову, мне в рот вставляют соломинку. Я слышу тихий голос:
- Рад, что ты проснулся. Пей, пей.
Я послушно глотаю воду, потом дергаю головой, пытаясь сфокусировать взгляд. Соломинку убирают, зато я вижу капитана.
- Ты упал в своей каюте, - говорит он. А я, между прочим, не спрашивал. У меня язык, как кусок желе.
- Я обнял тебя, и тогда ты закричал - страшно, и плакал, а потом упал на пол и дрожал, крича. Маккой прибежал за минуту, хотя турболифт двигается как минимум сорок секунд.
Улыбается мне. Ну-ну. Он ждет ответа? Я могу изобразить агонию и предсмертные хрипы.
Сурак милосердный, ну и каша же в моей голове.
Капитана оттесняет доктор, водит надо мной трикодером и бормочет. Да мне все равно, я сейчас закрою глаза и...
Когда я снова могу что-то увидеть, я вижу лицо Солкара - целителя. Он - бывший член Совета, я их всех по именам знаю. Где они его нашли?
- Спок, - говорит Солкар. Я смотрю на него воспаленными глазами, в голове боль.
Он кладет руки мне на виски и проваливается в мой разум.
Здравствуй, говорю я.
Он молчит и продирается сквозь склизкие путы гнили. Я смотрю на него с любопытством. Он сильный телепат. Я тоже, но до него мне далеко. Я вижу, как под его руками загнившие куски связей исчезают. Мне жаль их.
Он выдавливает гной из моего разума, выжигает, стерилизует.
Это больно.
Мне все равно.
- Спок, - зовут меня. - Спок.
Нет.
- Спок.
Отстань.
- Просыпайся, глупый, упрямый вулканец.
Я не глупый.
Веки приподнимаются совсем чуть-чуть, мутными глазами я обвожу знакомую комнату. На полу возле моей кровати сидит капитан, положив подбородок на мое одеяло и зовет меня - негромко.
В голове - чисто. И тихо. Я пытаюсь облизать пересохшие губы, но язык не слушается. Капитан поднимает голову, встречается со мной глазами и подскакивает, сует мне воду, суетится, поддерживая мою голову.
Я пью недолго - утоляю жажду, больше не могу. Немного тошнит, кружится пустая и тихая теперь голова. Я устало закрываю глаза, капитан забирается ко мне в постель и обнимает меня. У него большие и теплые руки, у него чистый и красивый, теплый и яркий разум, у него...
Не понял.
Назад.
Я устало закрываю глаза, капитан забирается ко мне в постель и обнимает меня. У него большие и теплые руки, у него чистый и красивый, теплый и яркий разум, у него...
Удивительно.
- Ка...пи... - ух ты. Да я каркаю.
- Тише, - он меня укачивает? - Ты здесь две недели лежишь, как овощ.
О, да. Это все объясняет.
- Держишь его? Он не спит? - это доктор.
- Держу, не спит. Говорить пытается, - капитан.
Доктор водит надо мной трикодером, хмурится и втыкает мне в руку капельницу. Капитан смотрит на иглу:
- Что это?
- Питательный раствор. Ему нужны силы.
Я уплываю. По игле в меня втекает жизнь, но я неимоверно слаб. Я смотрю на доктора. Он садится рядом и берет меня за руку:
- Ты вообще был никакой. Не приходил в себя, мозговая активность почти на нуле, нестабильна, дергается. К счастью, на корабле, с которым мы смогли связаться, возвращался но Новый Вулкан ваш остроухий целитель. Он мне сказал, что такие симптомы, как у тебя, случаются среди выживших, но те хоть обращаются за помощью, а ты себя запустил, ему пришлось долго возиться.
Значит, его логичный ум почти схлопнулся. Солкар иначе не признался бы, что пришлось нелегко.
- Еще он сказал, - продолжает доктор, растирая мои слабые пальцы. - Что ты от нас непонятным образом зависишь. И мы решили, что логично будет, если мы будем тебя касаться, уж прости.
- Стерильно, - хриплю я и ухмыляюсь. насколько позволяют растрескавшиеся губы. Доктор с капитаном смотрят на меня с недоумением и испугом.
- В голове, - поясняю я, закрывая глаза. Я такой слабый, беспомощный, как новорожденный сехлат. От докторской руки и капитанских объятий тепло.
Кто-то из них - телепатия еще не вернулась, такое бывает - трогает мой лоб, ерошит челку:
- Тебе надо было попросить. У тебя есть мы.
Это... намного больше, чем кости и зубная щетка. Это успокаивает и радует.
Я засыпаю.
У меня была планета, но не было дома.
У меня был народ, но не было близких.
У меня была мать. Теперь её у меня нет.
У меня есть я. Этого пока не отняли.
Однажды капитан говорит мне посреди нашей с ним ссоры, горько, в запале: "У вас есть все, чего вы хотите, Спок! Вам не понять меня!"
Я удивлен. Чего я хочу? Меня? В таком случае, он прав.
Я смотрю на него в недоумении, он решает разъяснить: "Вас любит экипаж, у вас есть почет, уважение, у вас любящая семья..." Он обрывает себя, смотрит на меня с опаской. Он что, думает, я буду его душить? Вот еще. Я поднимаю бровь. Он забавен. "Капитан", говорю я, "Раз мы закончили нашу дискуссию, я удаляюсь." И выметаюсь из его каюты прежде чем он вспоминает, о чем мы спорили.
Вулканцы меня не признавали. И сейчас не признают - это нормально. Знали бы они, как я думаю.
Люди меня побаиваются, причем правильно. Это недостойный вулканца ход мыслей, но видеть, как этот мальчик, Чехов, который является моим ровесником (я молод по вулканским меркам. по человеческим, впрочем, тоже) ежится и втягивает голову в плечи, когда я прохожу мимо, забавно. Смотрит на меня, кстати, с обожанием. Кажется, он нашел себе кумира.
Когда Вулкан сверзился в черную дыру, лопнули в моей голове миллионы невидимых ниточек, о которых я раньше не подозревал. Как будто выдрали главный нерв - мама, мама,мама,мама - и с ним множество мелких.
В голове стало пусто.
А я, между прочим, показывал один из самых высоких уровней психической активности среди моих сверстников. Понимаете, что это значит?
Это значит, что если по ним потеря связей проехалась доварповым бронированным автомобилем, то на мне этот автомобиль еще поразворачивался, вдавливая меня в землю, ломая мне кости и вообще превращая меня в дрожащее кровавое месиво.
Я сошел с ума.
Капитана вот чуть не убил.
И у меня нет ничего, за что бы я мог держаться.
Кости вот есть.
И зубная щетка.
Что с этим сокровищем делать - непонятно, спасения в нем все равно не найдешь.
Я сижу в своей каюте и ем имбирное печенье. Печенье нелогично, пряно и сделано в виде человечков. Я откусываю им головы, чтобы смерть их была быстрой. Я же не садист.
Целитель пришел бы от моего разума в ужас - я представляю, как схлопнется его логичный ум при столкновении с моим, почти опустевшим, вывернутым, перевернутым.
На мое плечо опускается рука. Капитан.
- Ты не отвечал. Что ты делаешь?
- Ем печенье.
- Печенье нелогично, нет?
Это он еще не видел, как я вчера в подушку кричал. Выл даже. Грыз её. Сураковы сосиски.
- Мистер Спок. Что у вас с руками?
Что у меня с руками?
- Что у меня с руками, капитан?
- Они в крови. Они изрезаны. Спок, что такое?!
Он хватает меня за запястье. Как грубо. Я возмущен. Но еще больше я возмущен тем, что он неловко отломил полголовы моему имбирному человечку. Он умирает в страшных муках, такая травма несовместима с жизнью, но смерть не безболезненна. Я прекращаю его страдания одним укусом.
Откусите голову мне, капитан.
- Ничего, о чем следовало бы волноваться.
Какой я тактичный. А мозг у меня распух и гниет.
- У тебя все руки в крови и я вижу еще шрамы, - говорит он, сжимая моё запястье. Я могу изобразить приверженца сексуальной девиации. Мазохизма, например. Что он сделает, если я упаду на пол и буду сладострастно стонать?
Он вдруг вынимает у меня из рук печенье, обхватывает меня за шею и прижимает к себе, пальцами... пальцами... пальцами он касается моих контактных точек на висках и на лбу
глупый человек что ты делаешь прекрати
сочувствие приятие я здесь хочу быть другом
тепло
Я открываю глаза в лазарете. Разум по-прежнему набухший и отвратительный для любого, кто туда сунется, но немного мерзости оттуда выдавилось. Я чувствую себя младенцем - меня не слушаются конечности. И я страшно хочу пить.
Теплые руки поддерживают мою голову, мне в рот вставляют соломинку. Я слышу тихий голос:
- Рад, что ты проснулся. Пей, пей.
Я послушно глотаю воду, потом дергаю головой, пытаясь сфокусировать взгляд. Соломинку убирают, зато я вижу капитана.
- Ты упал в своей каюте, - говорит он. А я, между прочим, не спрашивал. У меня язык, как кусок желе.
- Я обнял тебя, и тогда ты закричал - страшно, и плакал, а потом упал на пол и дрожал, крича. Маккой прибежал за минуту, хотя турболифт двигается как минимум сорок секунд.
Улыбается мне. Ну-ну. Он ждет ответа? Я могу изобразить агонию и предсмертные хрипы.
Сурак милосердный, ну и каша же в моей голове.
Капитана оттесняет доктор, водит надо мной трикодером и бормочет. Да мне все равно, я сейчас закрою глаза и...
Когда я снова могу что-то увидеть, я вижу лицо Солкара - целителя. Он - бывший член Совета, я их всех по именам знаю. Где они его нашли?
- Спок, - говорит Солкар. Я смотрю на него воспаленными глазами, в голове боль.
Он кладет руки мне на виски и проваливается в мой разум.
Здравствуй, говорю я.
Он молчит и продирается сквозь склизкие путы гнили. Я смотрю на него с любопытством. Он сильный телепат. Я тоже, но до него мне далеко. Я вижу, как под его руками загнившие куски связей исчезают. Мне жаль их.
Он выдавливает гной из моего разума, выжигает, стерилизует.
Это больно.
Мне все равно.
- Спок, - зовут меня. - Спок.
Нет.
- Спок.
Отстань.
- Просыпайся, глупый, упрямый вулканец.
Я не глупый.
Веки приподнимаются совсем чуть-чуть, мутными глазами я обвожу знакомую комнату. На полу возле моей кровати сидит капитан, положив подбородок на мое одеяло и зовет меня - негромко.
В голове - чисто. И тихо. Я пытаюсь облизать пересохшие губы, но язык не слушается. Капитан поднимает голову, встречается со мной глазами и подскакивает, сует мне воду, суетится, поддерживая мою голову.
Я пью недолго - утоляю жажду, больше не могу. Немного тошнит, кружится пустая и тихая теперь голова. Я устало закрываю глаза, капитан забирается ко мне в постель и обнимает меня. У него большие и теплые руки, у него чистый и красивый, теплый и яркий разум, у него...
Не понял.
Назад.
Я устало закрываю глаза, капитан забирается ко мне в постель и обнимает меня. У него большие и теплые руки, у него чистый и красивый, теплый и яркий разум, у него...
Удивительно.
- Ка...пи... - ух ты. Да я каркаю.
- Тише, - он меня укачивает? - Ты здесь две недели лежишь, как овощ.
О, да. Это все объясняет.
- Держишь его? Он не спит? - это доктор.
- Держу, не спит. Говорить пытается, - капитан.
Доктор водит надо мной трикодером, хмурится и втыкает мне в руку капельницу. Капитан смотрит на иглу:
- Что это?
- Питательный раствор. Ему нужны силы.
Я уплываю. По игле в меня втекает жизнь, но я неимоверно слаб. Я смотрю на доктора. Он садится рядом и берет меня за руку:
- Ты вообще был никакой. Не приходил в себя, мозговая активность почти на нуле, нестабильна, дергается. К счастью, на корабле, с которым мы смогли связаться, возвращался но Новый Вулкан ваш остроухий целитель. Он мне сказал, что такие симптомы, как у тебя, случаются среди выживших, но те хоть обращаются за помощью, а ты себя запустил, ему пришлось долго возиться.
Значит, его логичный ум почти схлопнулся. Солкар иначе не признался бы, что пришлось нелегко.
- Еще он сказал, - продолжает доктор, растирая мои слабые пальцы. - Что ты от нас непонятным образом зависишь. И мы решили, что логично будет, если мы будем тебя касаться, уж прости.
- Стерильно, - хриплю я и ухмыляюсь. насколько позволяют растрескавшиеся губы. Доктор с капитаном смотрят на меня с недоумением и испугом.
- В голове, - поясняю я, закрывая глаза. Я такой слабый, беспомощный, как новорожденный сехлат. От докторской руки и капитанских объятий тепло.
Кто-то из них - телепатия еще не вернулась, такое бывает - трогает мой лоб, ерошит челку:
- Тебе надо было попросить. У тебя есть мы.
Это... намного больше, чем кости и зубная щетка. Это успокаивает и радует.
Я засыпаю.
среда, 19 июня 2013
Пушист. Чешите.
Доктор кричит что-то над моим телом, бьет кулаками в мою грудь и живот. Я вижу, как он бледен, вижу, что его руки залиты моей кровью. У меня не бьется сердце, я не дышу. Но ему не стоит волноваться. Я не совсем умру сегодня.
У меня было девять жизней, осталось четыре.
Первую я потерял еще в детстве, когда меня разорвала ле-матья. Я бродил по пустыне, в одиночку. Сорвался в ущелье и угодил прямо в звериное логово. Я выбрался, но ле-матья мстительна, она выследила меня и убила.
У меня было девять жизней, осталось восемь.
Вторую - во время учебы Академии. Меня убили в переулке, я услышал только "Сдохни, инопланетная тварь!", а потом я умер. Меня убили ударом арматуры по голове - это было пошло. И обидно, даже для вулканца.
У меня было девять жизней, осталось семь.
Третью жизнь сняли со счетчика уже во время службы под началом капитана Кирка... Джима. Те споры с Аргалы убийственны не только для людей, я солгал вам, Джим. Пока я лежал в лазарете, у меня остановилось сердце. Я умер, но, когда вбежал на писк биокровати доктор Маккой, показание счетчика изменилось.
У меня было девять жизней, осталось шесть.
С четвертой глупо вышло - даже я признаю. Я был в увольнительной на Ригли, и в одном из баров познакомился с молодым гуманоидом с Венту. Он выразил желание проследовать со мной в его апартаменты, я согласился. Я был не готов к тому, что он будет не один. Их было четверо, они попытались вовлечь меня в половой акт без моего согласия - подозреваю, они также хотели ограбить меня. Я убил - ненамеренно - одного из них, перевел в бессознательное состояние остальных и почему-то умер. Оказывается, во время схватки моя брюшная полость была вскрыта ножом нападающего, а я этого не заметил. Я вообще как-то рассеян, когда кого-то бью. Щелкнул счетчик и я ушел на своих ногах.
У меня было девять жизней, осталось пять.
Пятая жизнь - вот. Я лежу на спине, закатив глаза, доктор проводит непрямой массаж сердца, пять минут назад к моему телу было применено инопланетное оружие, сходное с электрошоком большой мощности - прошу любить и жаловать, обычная ситуация.
Щелчок счетчика и я открываю глаза.
- Слава богу, - говорит доктор, в глазах у него слезы, руки трясутся.
У меня было девять жизней, осталось четыре.
У меня было девять жизней, осталось четыре.
Первую я потерял еще в детстве, когда меня разорвала ле-матья. Я бродил по пустыне, в одиночку. Сорвался в ущелье и угодил прямо в звериное логово. Я выбрался, но ле-матья мстительна, она выследила меня и убила.
У меня было девять жизней, осталось восемь.
Вторую - во время учебы Академии. Меня убили в переулке, я услышал только "Сдохни, инопланетная тварь!", а потом я умер. Меня убили ударом арматуры по голове - это было пошло. И обидно, даже для вулканца.
У меня было девять жизней, осталось семь.
Третью жизнь сняли со счетчика уже во время службы под началом капитана Кирка... Джима. Те споры с Аргалы убийственны не только для людей, я солгал вам, Джим. Пока я лежал в лазарете, у меня остановилось сердце. Я умер, но, когда вбежал на писк биокровати доктор Маккой, показание счетчика изменилось.
У меня было девять жизней, осталось шесть.
С четвертой глупо вышло - даже я признаю. Я был в увольнительной на Ригли, и в одном из баров познакомился с молодым гуманоидом с Венту. Он выразил желание проследовать со мной в его апартаменты, я согласился. Я был не готов к тому, что он будет не один. Их было четверо, они попытались вовлечь меня в половой акт без моего согласия - подозреваю, они также хотели ограбить меня. Я убил - ненамеренно - одного из них, перевел в бессознательное состояние остальных и почему-то умер. Оказывается, во время схватки моя брюшная полость была вскрыта ножом нападающего, а я этого не заметил. Я вообще как-то рассеян, когда кого-то бью. Щелкнул счетчик и я ушел на своих ногах.
У меня было девять жизней, осталось пять.
Пятая жизнь - вот. Я лежу на спине, закатив глаза, доктор проводит непрямой массаж сердца, пять минут назад к моему телу было применено инопланетное оружие, сходное с электрошоком большой мощности - прошу любить и жаловать, обычная ситуация.
Щелчок счетчика и я открываю глаза.
- Слава богу, - говорит доктор, в глазах у него слезы, руки трясутся.
У меня было девять жизней, осталось четыре.