Пушист. Чешите.
У меня в руках простой карандаш с грифелем из графита. Передо мною - лист бумаги.
Странное ощущение - щекочет в животе.
Не дает покоя.
Первая линия - неловкая, нелепая, тонкая.
Сверху - еще, увереннее.
Округлость лица, волны волос. Складки платка.
Родные глаза - с длинными ресницами, со смешливыми морщинками, разбегающимися от уголков.
На листке - моя мать.
Я смотрю в нарисованные глаза, обвожу их выпачканным в грифеле пальцем.
Мягкими линиями - чуть вздернутый нос, улыбающиеся губы.
Ямочка на подбородке.
Мама улыбается мне с листа.
Я кладу подбородок на скрещенные руки, смотрю на неё.
"Спок", говорит она. "Было бы хорошо, если бы ты больше кушал. Ты совсем худой."
Да, мама.
"И раньше ложиться спать. Ты устал, родной."
Да, мама. Я очень устал.
"У тебя уже получается ладить с капитаном. Я так рада за тебя."
Мы не ладим. Я - его подчиненный.
"Но ты спас ему жизнь несколько раз. И он тебе."
Не более, чем обязанность. По долгу службы.
Лицо мамы становится чуть насмешливым.
"Дорогой, ты обманываешь себя."
Неправда.
"Правда. Я очень люблю тебя, мой хороший."
Я тоже люблю тебя, мама.
Мать не может говорить со мной.
Она мертва.
Она погибла на Вулкане, на моих глазах.
Чем я стал?
Внутри - досада, на себя - не могу сдерживаться, ищу успокоения в нелогичном занятии - в рисовании, в самообмане.
Я кладу руку на лист, почти сжимаю пальцы, готовясь смять листок, но не могу. Провожу ладонью по маминому лицу.
- Очень красиво. Твоя мама?
Я замираю. Сердце колотится в животе, мягком, беззащитном животе. У людей оно - в клетке ребер, а у меня ничто не мешает ему вырваться наружу.
- Здравствуйте, капитан. Как вы вошли?
Человек улыбается:
- Через дверь. Я стучал, но ты не слышал. Я подумал, не стряслось ли чего.
- Нет, капитан, - губы еле двигаются. - Все в порядке.
Он заглядывает мне в лицо:
- Ты уверен? Ты очень бледный, и губы синие. Замерз? Так я...
- Все в порядке, капитан. Уходите. Прошу.
Он смотрит на меня еще секунду, потом мягко касается моего плеча и выходит.
Я сажусь на место, глядя на маму. Она улыбается мне чисто и открыто.
От плеча течет тепло.
Странное ощущение - щекочет в животе.
Не дает покоя.
Первая линия - неловкая, нелепая, тонкая.
Сверху - еще, увереннее.
Округлость лица, волны волос. Складки платка.
Родные глаза - с длинными ресницами, со смешливыми морщинками, разбегающимися от уголков.
На листке - моя мать.
Я смотрю в нарисованные глаза, обвожу их выпачканным в грифеле пальцем.
Мягкими линиями - чуть вздернутый нос, улыбающиеся губы.
Ямочка на подбородке.
Мама улыбается мне с листа.
Я кладу подбородок на скрещенные руки, смотрю на неё.
"Спок", говорит она. "Было бы хорошо, если бы ты больше кушал. Ты совсем худой."
Да, мама.
"И раньше ложиться спать. Ты устал, родной."
Да, мама. Я очень устал.
"У тебя уже получается ладить с капитаном. Я так рада за тебя."
Мы не ладим. Я - его подчиненный.
"Но ты спас ему жизнь несколько раз. И он тебе."
Не более, чем обязанность. По долгу службы.
Лицо мамы становится чуть насмешливым.
"Дорогой, ты обманываешь себя."
Неправда.
"Правда. Я очень люблю тебя, мой хороший."
Я тоже люблю тебя, мама.
Мать не может говорить со мной.
Она мертва.
Она погибла на Вулкане, на моих глазах.
Чем я стал?
Внутри - досада, на себя - не могу сдерживаться, ищу успокоения в нелогичном занятии - в рисовании, в самообмане.
Я кладу руку на лист, почти сжимаю пальцы, готовясь смять листок, но не могу. Провожу ладонью по маминому лицу.
- Очень красиво. Твоя мама?
Я замираю. Сердце колотится в животе, мягком, беззащитном животе. У людей оно - в клетке ребер, а у меня ничто не мешает ему вырваться наружу.
- Здравствуйте, капитан. Как вы вошли?
Человек улыбается:
- Через дверь. Я стучал, но ты не слышал. Я подумал, не стряслось ли чего.
- Нет, капитан, - губы еле двигаются. - Все в порядке.
Он заглядывает мне в лицо:
- Ты уверен? Ты очень бледный, и губы синие. Замерз? Так я...
- Все в порядке, капитан. Уходите. Прошу.
Он смотрит на меня еще секунду, потом мягко касается моего плеча и выходит.
Я сажусь на место, глядя на маму. Она улыбается мне чисто и открыто.
От плеча течет тепло.