Никто не услышит твоего крика.
Худые нервные пальцы сминают газету, пыльно-серые, воспаленные глаза невидяще уперты в стену.
Ты так устала.
Дрожь сотрясает истощенное тело, Мэд глотает сухой колкий воздух жадно, всхлипывая.
Дыши, дыши. Скоро все закончится.
- Я хочу уйти, - глаза у неё слезятся. - Я просто хочу уйти. Пожалуйста. Умоляю.
- Ты устала, дорогая, - смуглая ладонь накрывает её руку. - Все в порядке, тебе больше не нужно этого делать.
Мэд смотрит на Доминик широко раскрытыми глазами. Ей больно, больно, она так устала, она наконец-то может... уйти?
-...пожалуйста?
- Конечно.
Тело рассыпается в руках Доминик серой пылью. Пахнет старыми книгами, истертыми фотографиями.
- Ты пока можешь отдохнуть, детка.
Все скоро изменится

---

Для того, чтобы не плеваться от плохих фиков, я говорю "едрить твою мать", и меня отпускает.

---

Если подумать, я не очень люблю две вещи - Тарсус и Нексус. И посленексусовское время.
Первое - не люблю просто так, а второе - это как грустное указание, что сказка близится к концу.

---

Фендом: Star Trek
Название: –
Автор: Med-ved
Бета: –
Пейринг/Персонажи: Леонард МакКой, Спок
Жанр: романс
Рейтинг: G
Размер: драббл, 237 слов.
Саммари: Спок приходит в себя в лазарете.
Дисклеймер: Не мое.

Читать

– Доброе утро, гоблин. Нет, куда собрался? Ляг, куда положили. Не тобой положено – и не трогай.
Спок медленно обводит взглядом палату, смотрит на Маккоя темными расфокусированными глазами – не мигая, жутко. Доктор привык.
Жужжит медсканер.
– Поверни голову, посмотрю на ухо.
Спок не реагирует. Смотрит прямо в глаза, зрачки сужаются-расширяются, ритмично, ресницы не дрожат. Маккой сглатывает и Спок копирует – неосознанно.
– Спок. Давай, возвращайся.
Легко – ладонью по щекам:
– Давай, давай.
Длинные ресницы подрагивают, опускаются, поднимаются, взгляд светлеет.
– Доктор.
– Голову поверни.
Ухо покрыто слоем регенерирующего геля, заживление идет медленно.
– Неприятные ощущения? Боль?
– Нет, доктор.
Не говорит, что все в порядке. Значит, тяжело. Слабость. Где-то болит. Тугая повязка на ребрах.
– Воды?
– Было бы приемлемо.
Чашка к сухим губам, зубы стукают о край, жадные глотки – пить хотел, а не попросил. Упрямец.
– Еще что-нибудь? Может, обезболивающее?
Моргает еще невинно, балбес. Думал, доктору не видно?
– Ясно. Сейчас вколю и поспишь.
– Что с капитаном?
– Что с ним будет? Выходим из квадранта, он мостике.
– Ускоритель?..
– Работает, молодец, Скотти попросил тебя поблагодарить. Ты мог бы быть и осторожнее. Или не было времени на осторожность?
– Не было.
Вокруг глаз – еле видные смешливые морщинки, лицо усталое.
– Остроухий гоблин. Спи уже. Еще раз будешь так неаккуратен – пришью тебе руки куда пониже. Чтобы не совал, куда ни попадя.
– Ваша угроза в высшей степени нелогична.
– Ой, да ладно? Заткнись и спи. Нужно снотворное?
– Нет, доктор.
Темные ресницы, бледная кожа, бескровные сухие губы.
Дыхание выравнивается.
Леонард Маккой мягко убирает со лба первого помощника спутавшуюся челку.

@темы: Star Trek, моё

---

Да чтоб я еще раз на фикбук зашел

---

- ...и над их головами пылало небо, и сухой горячий воздух обтягивал их тела, будучи из единственной одеждой, и, нагие телом и душою, они вжимались друг в друга, растворяясь...
- Эй, милочка, катни-ка ко мне свою шарманку!
Хмурый взгляд из-под белесых бровей, зрачки светлые, будто выпитые солнцем, паучьи пальцы проворно встряхивают шейкер с розовой внутренностью:
- Сама возьми.
В углу бара, под потолком, прибит старый проигрыватель, он с подхрипыванием выплевывает низкопробный рок. На стойке же, рядом с Мэд, взгромоздилось маленькое доисторическое радио, высоким женским голосом вещающее о чистой любви.
Мэд взбалтывает коктейль, молодая женщина в черном платье крутит ручку настройки. Радио всхлипывает протяжно и захлебывается белым шумом.
Женщина очень молода и хороша собою. У неё смуглая кожа, красивое скуластое лицо, брови вразлет, тонкий шрам, пересекающий правый глаз и стягивающий его в залитую бельмом щель. Нос с горбинкой, большой полногубый рот, волевой подбородок и тяжелая челюсть. И оскаленные в ухмылке сахарные зубы:
- Ну? Мой коктейль не готов?
Мэд прокатывает к ней бокал, женщина отпивает, поводя красивыми широкими плечами. У неё сильное тело, худые длинные ноги в черных в сетку чулках.
Она слизывает с губ розоватую пену:
- Эй, киса! Ты ведь Мэд, правда?
- Верно, - Мэд опускает выжженные ресницы, короткие волосы топорщатся смешно - чисто птенец, утенок. - И что тебе от меня нужно?
Женщина смеется, положив на стойку острые голые локти:
- Ничего, правда. Я - Доминик.
- Мадлен. Еще коктейль?
- Нет, пожалуй. Слушай, детка, - Доминик прижимается к стойке грудью, наклоняясь к Мэд. - Ты ведь всех тут знаешь, так? Вон та вон киса - это кто?
Мэд бросает в сторону равнодушный взгляд:
- Саманта. Оборотень.
- О, - розовый язык по темным губам. - Как же здорово. Спасибо, детка.
Доминик поднимается, кладет на стойку купюру, Мэд провожает взглядом её крепкую фигуру - красивая, статная, каблуки, платье короткое. Она подходит к оборотню вальяжной походкой - у неё нет зашкаливающей сексуальности Юи или холодного изящества Сирин, нет, она обычное здоровое животное, ищущее себе пару для спаривания.
Роскошно. Десять минут разговора, и они обе выходят из бара под ручку.
Мэд... заинтересована.

---

Боже мой, Доми, чертова сука, напишись же! Мэд, помоги, умоляю!
Я не могу написать Доми.

---

Я придумал Доминик. Доми вертится в моей голове, скалится и не хочет взаимодействовать. Сучка

---

Я тут читаю Споунзы.
Слаще, чем некоторые мои киркоспоки.
Ну и пусть.
Пусть все слипнется.

---

Я ломаю персонажей. Я не умею писать. Я не выдерживаю характеры. Я наделяю их чертами своими и чертами своей семьи.
Но это не я, и тем более, не моя семья.
Мадлен, родная, помоги.
Ты всегда мне помогаешь.
Ты родилась в моей голове, ты вросла в меня, ты - это я, так помоги же, родная, умоляю, в тебе одной черпаю силы мыслить.
Я бы руки тебе целовала, будь ты живой, настоящей и моей.
Я бы отдала тебе все мои мысли - вот она я, вся, бантиком повязанная, нет у меня больше ничего, кроме меня, моих костей, моей плоти, моего сознания. Все, что есть - дала бы тебе.
Пользуйся, на здоровье, голова моя - тебе, все бери, не жалко, да только нет там важного, есть только хаос и глупость, пустота почти.
Неразумная я, недогадливая, невежественная.
Прости.

---

я сегодня писучий как сволочь хочу тройничок джим/спок/боунс со споком в серединке потому что я кретин и хочу много писать все что угодно кроме кода

---

А зубы у него белые, сахарные, ровные и блестящие, язык зеленый, губы полные и розовые, Боунс сказал - пигментация, и хочется засунуть язык ему в рот и посмотреть, что будет.
И ресницы у него длинные, девичьи, и он опускает их - не стыдливо, ни в коем случае, просто смотрит вниз, не встречаясь глазами, и ресницы - не дрожат.
А когда он в глаза смотрит - почему-то у него почти всегда чуть расширены зрачки, и глаза не карие вовсе, черные и бархатные, без блеска, и он смотрит, не моргая, и честно, это пугает, но он на всех так смотрит, и на Боунса тоже.
И он абсолютно всем недоволен, и недовольство его сквозит во всей угловатой вытянутой фигуре - от острых ушей до кончиков начищенных ботинок.
И это его "Капитан, я считаю ваши действия..."
Толкнуть бы его на консоль, содрать штаны и отыметь так, чтобы ходить не смог. Неделю. Это, конечно, постараться надо, но уж Джим-то постарается. Сжать худые запястья, навалиться, и чтобы было грязно и грубо, жарко, чтобы с криками - он будет кричать, интересно? нет, наверное - и чтобы ему сначала больно было, а потом хорошо.
Показать, кто тут капитан.
И, может быть, он выкрикивал бы, задыхаясь от боли и наслаждения "Капитан!" И может быть, у него срывался бы голос.
В то, что Спок был бы бесчувственным бревном, Джим почему-то не верит.
Он хочет взять старпома жестко и грубо только тогда, когда они на мостике, и Спок выцеживает сквозь зубы свое неодобрение.
Но, черт побери, когда Джиму грозит опасность, его старпом буквально лезет к черту в глотку, выдирая Джима из когтей какой-нибудь дряни, засовывая руки по локоть в неизвестные аномалии. Заканчивается это все тем, что перемазанный зеленой кровью Джим таскается вокруг лазарета, потом преданно смотрит в глаза Боунсу и бежит проведать валяющегося на койке старпома. Старпом обычно до прозрачности бледен, до звона хрупок и у Джима сжимается сердце. Потом Спок поднимает длинные ресницы, смотрит на Джима темными затуманенными глазами и Джим, подрагивая, начинает читать ему обычную лекцию о вулканской глупости. Старпом молчит, смотрит коровьими глазами и поджимает губы, и вид у него несчастный-несчастный, мол, бейте меня, ругайте меня, никто не ценит моей работы, именно так, еще и со всхлипами. Кто сказал, что у вулканцев невыразительные лица? У этого - очень даже. Раскаяние так и сквозит, причем весьма фальшивое.
Джим вздыхает и садится рядом.
Впрочем, в такие моменты трахнуть его хочется тоже жестко - наверняка все его проблемы исключительно от недотраха. Нет, надо осторожно, мало ли, что у него там сломано, судя по тому, как хрустнуло - все.
А вот когда он лежит весь такой бледный и худой и хрупкий - тогда да. Тогда не трахнуть - заняться любовью, медленно и нежно, так, как занимался любовью в свой первый раз с... Руби? Сарой? Ей было четырнадцать, ему примерно столько же, они были нежны и чувственны и неумелы и от того еще более ласковы.
А потом Спок снова на мостике отчитывает его вполголоса, глядя непроницаемыми черными омутами глаз и Джим скрипит зубами.
Когда-нибудь он его трахнет.
Точно.
И это вовсе не любовь.

@темы: Star Trek, моё

---

Ну почему моя до звонкости пустая головушка выдает вечные ахтунги? Что со мной такое? Эй, эй, не подумай, ты, кто бы ты там ни был, я не желаю прекращения. Я хочу больше и страньше!

---

У маленькой девочки на далекой Земле день рождения, а её отец - во тьме, бесконечной, как сам Космос, наливает себе крепчайшей дьявольской отравы.
- Доктор?
- Черт. Уйди, Кристина.
Бутылка катится, катится, до края стола, потом на пол, разбрызгивая синюю жидкость, под ноги в блестящих ботинках.
- Тебе чего, Спок?
С ноги на ногу, будто бы неловко - у кого-то подсмотренный, ненатуральный в исполнении жест:
- Вас не было в лазарете, доктор.
- Разумеется, я же здесь сижу. Уж мог бы заметить, гоблин.
Кошачьи мягкие шаги, худое длинное тело согнулось звенящей тростью:
- Вы никогда не покидаете рабочее место без причины. Тем более, во время вашей смены.
- Там М'Бенга. Оставь меня в покое.
- Доктор М'Бенга вполне компетентен, но...
- Я сказал не лезть ко мне?
Глаза в глаза, человек и человек.
Глаза у Спока черные и влажные.
- Чего тебе?
- Вам необходимо отдохнуть, доктор.
- А я чем занимаюсь? Джим на мостике, иди его доставай.
Твердая рука - под локоть, резкий рывок и Маккой на ногах - а ведь крепче, в плечах шире.
- Я провожу вас в каюту.
- Отстань!
Не ответил, подтащил к двери. Маккой насупился, руку отнял - коридор, негоже начальнику медицинской службы ходить подшофе перед подчиненными. Прошел вперед, Спок - следом. Чего тащится?
В каюте - упал на постель, Спок маячит в дверях, шею вытягивает - смешно, не заходит.
- Ну? Что еще? - почти беззлобно. Спок смотрит, не мигая, черными своими глазищами.
- Лежу уже. Видишь? Можешь идти.
Спок переступает с ноги на ногу, все еще не мигая, окидывает взглядом каюту и по-военному разворачивается на каблуках, шагает четко. Его шаги затихают в коридоре. Маккой закрывает воспаленные глаза, под веками серая хмельная муть, видятся черные споковы глаза.
Ушастый дьявол.

@темы: Star Trek, моё

---

Нет, я не могу =( Где я могу найти приличный алгоритм частотного анализа текста по биграммам? Что за "если не получилось, используйте биграммы"? Как мне программно реализовать дешифровку подстановочного шифра? ГДЕ, БЛИН, АЛГОРИТМЫ? Черт возьми, хотя бы что сначала?

---

Ведьма неловко извернулась и пристукнула отошедшую дранку, подсунула соломы - крыша прохудилась, никакими травками не зачинишь. Черный пес на поляне ловил свой собственный хвост, кот намывал лапкой гостей со стороны деревни. Лето входило в пору сухостоя, солнце нежило, ленило. По виску ведьмы скатилась капля пота и она чертыхнулась, стирая её рукавом. Подобрала подол, неловко полезла с крыши, когда коротко взвыл пес, уперев в землю все четыре крепкие лапы и опустив голову. Ведьма поджала ноги и скатилась с крыши, ухнув в кучу соломы - заготовила, хотела завести козу, но все времени нет выбраться на базар, добрая пора для сбора трав.
Коротко ругнулись с другого края поляны, пес молчаливой тенью скользнул туда. Ведьма выглянула из-за угла избушки, выставив тронутый солнцем нос и нахмурилась - тяжело топал к ней Демьян, лицо его было мрачно. Подошел большими шагами, навис скалой, глядя в льдистые ведьмины глаза. Вырос между ними и ощерился молчаливым волком пес.
Демьян смотрел долго, потом выплюнул, выбросил:
- Умирает Марьяна...
Ведьма вздернула красивую черную бровь:
- Что, прямо так?
- Сука! - пудовый кулак занёсся над рыжей головой, молча и без разбега прыгнул пес и Демьян с бранью закружился, отрывая зверя от руки. Ведьма отошла к дому, тяжело изогнув спину, подняла ведро с водой и выплеснула на мужика. Выпрямилась, уперла руки в бока:
- Что?
Демьян отфыркивался, подхватывая большой ладонью кровавые капли из разорванного предплечья. Ведьма сходила в избушку, принесла мази и тряпья, затянула ему руку, хотя он и дичился, глядел злыми глазами. Отряхнула руки:
- Говори.
- Чего говорить... Помирает... Трава твоя дьявольская душит её, совсем зачахла девка...
Ведьма запахнула балахон, топнула босой маленькой ногой:
- Все самой делать приходится... Веди к своей Марьяне.

Марьяна и в самом деле была плоха - пропал румянец во всю щеку, крепкая стать сменилась истощенностью, потускнели даже солнечные метки на носу и щеках. Ведьма по-хозяйски обошла избу, заглянула в печь. Признав её, забранилась с печи бабка, крестясь. Ведьма ухмыльнулась ей:
- Замолкни, старуха, не по твою душу пришла.
- Тьфу, бесовское семя, - в сердцах ответила ей бабка и завозилась на печи. Ведьма пожала плечами, оглядела Марьяну, кивнула её отцу:
- Окна и двери закрой. И кота принеси.
В избе стало темно и душно, сильнее стал запах немочи. Ведьма подхватила под лапы избегавшегося лохматого кота, пустила га постель к больной:
- Помоги-ка, милый.
Кот прошелся по смятому одеялу, сел рядом с Марьяниным животом и распушился, раздув усы. Ведьма откинула одеяло, забелели стыдно, непристойно, раздвинутые Марьянины ноги. Демьян отвел глаза.
Ведьма бесцеремонно прощупала живот больной, глухо спросила:
- Как траву давали?
- Как велела, каждый день.
- С пищей?
- Когда как... Хотели поскорее чтобы.
- Олухи! Ироды!
Ахнуло об пол и рассыпалось искрами зеркальце из ведьминого рукава. Демьян поднял на гостью страдающие глаза:
- Что же теперь, государыня?
- Государыня! - зло, едко передразнила ведьма, снуя по избе. - То сука, а то государыня! Смотри-ка! Воду поставь, чтоб теплая была.
Ведьма долго шептала на водой, забрасывая туда порошочки и травы из куля на поясе, отрываясь только чтобы вздохнуть и обругать Демьяна с семьей по матери. Подула на темно-зеленый отвар, подошла к Марьяне, подсунула руку ей под голову:
- Давай-ка, милая...
Медленно, по капле, влила отвар в бледные бескровные губы, кивнула Демьяну:
- Бабку мне сюда сними.
Бабка зачертыхалась на печке, но ведьма прикрикнула:
- Слазь, старая! Помрет твоя внучка, а ты и ногой не пошевелишь?
- Выжечь тебя, бесстыдница, - заворчала бабка, но слезла и подошла. Ведьма кивнула ей:
- Мни живот.
- Что..? - сунулся было Демьян, но ведьма шикнула:
- Стой, где стоишь. Отравление у неё. Нельзя без еды ту траву, говорила тебе, олух.
Марьяна вдруг коротко всхлипнула, заклокотало у неё в горле и ведьма, отбросив чашку с отваром, перевернула её, бабка подставила ведро.
Девку рвало долго и мучительно, ведьма поддерживала её за плечи, потом подала ковш холодной воды:
- Пей, хорошая. Все, бабка, свободна.
- А нерода-то..? - пытливо глянула на неё бабка, укладывая Марьяну на подушки. Ведьма удивленно посмотрела на неё, потом на Марьяну, хмыкнула:
- Нет нероды... Сняли. Пошла я. Настой вон остался, попоите вместо водички...
Накинула капюшон, заправив растрепанную рыжую косу, вышла, простучав босыми пятками. Ведьмино зеркальце бабка замела и бросила в печь. перекрестив. Демьян пошел набрать в сарае дранок.

Утром ведьма вышла из избушки, потягиваясь - накормить пса, замерла с открытым ртом - крыльцо было подбито и даже выбелено. Она спрыгнула с крыльца и заулыбалась, глядя вверх - крыша была покрыта новым слоем дранок.
- Хорошо! - сказала ведьма ластящемуся псу, поставив ему миску каши. - Там, глядишь, козу заведем, сарай поставим, хозяйство будет.
Она села на новое крыльцо, подобрав ноги. На коленях у неё свернулся кот.
Где-то в деревне девка Марьяна поцеловала мужа и в первый раз за много дней поднялась на ноги.

---

Зашипел, коснувшись темной жидкости, серебристый камушек, съеживаясь и оседая на поверхности тонкой пленкой. Тяжелая деревянная ложка быстрыми движениями разболтала смесь, молодая рыжая ведьма откинула худой, выпачканной углем рукой прядь волос ото лба, размазав черноту по лицу, взялась за ложку двумя руками и, отдуваясь, принялась размешивать быстро густеющую смесь. Раздраженно швырнула щепоть красного порошка в котел, бросилась к ступке в углу:
- Не успеваю!
Растолкла в ступке травы и коренья, прыжком вернулась к котлу, потом снова к ступке, шуганула с лавки черного толстого кота, выдернув из-под него связку грибов, швырнула в котел, выхватила из варева:
- Перепутала!
Взвыл за порогом пес, ведьма повернулась, зло сплюнула на пол, бросила грибы, глядя, как чернеет и сворачивается варево. Устало пригладила волосы:
- Эх, все насмарку.
Глянулась в осколок закопченного зеркала, белозубо усмехнулась собственному вымазанному в саже и угле отражению - хороша, настоящая ведьма. Рыжие взлохмаченные космы, вся в грязи, дивно хороша!
Но кого же там принесло?

Демьян сжал рогатину в руках, оправил мятую серую рубаху. До ведьмина жилища - покосившейся потемневшей избушки - оставалась пара шагов, а рогатина выписывала в трясущихся руках разные кривые. Демьян шел за помощью, но кто ж не знает - к ведьме без оружия не суйся.
- Эй, мужик! - окликнул его высокий девичий голос. Демьян обернулся, наставляя рогатину, и тут же её опустил. Возле дуба стояла, облокотившись о ствол, молодая рыжая девка, худая, острогрудая еще. Бледненькая, нежнокожая, ничего такая. В черном каком-то балахоне, распахнулся почти, грудь видно, разнагишалась, бесстыдница. Скалится еще, зубы моет. Демьян сорвал крапивный росток, намереваясь стегнуть девку по голым от колен ногам:
- Ты что здесь делаешь, дура? Возле ведьмина жилья ошиваться! Домой беги, пока рогатиной не огрел!
Улыбка сошла с лица молодухи, лицо стало строгим, обострились черты, пропали смешливые складочки у глаз и глубоко обозначилась скорбная складка между бровями. И не молодуха вовсе, понял Демьян, лет двадцать шесть, а то и все тридцать ей.
Ведьма запахнула балахон, выпрямив девичьи тонкий стан, шагнула ближе, отводя рогатину худой рукой с длинными пальцами:
- Чего надо, Демьян?
Истинно ведьма, испуганно подумал Демьян, пытаясь перекреститься трясущейся рукой. Узкая холодная ладонь перехватила его запястье, устало и угрюмо ухмыльнулась ведьма:
- Ты туда ли пришел?
- Корова, - заблеял Демьян. - Заболела.
- Заболела, - хмыкнула ведьма. - Что с ней?
- Распухло вымя все, - язык заплетался, ведьма вздохнула и пошла к дому. Демьян пошустрил за ней:
- Мычит, тяжко ей.
- Мастит, наверняка, - равнодушно бросила ведьма, поднимаясь по покосившемуся крыльцу. Ощерил клыки здоровый черный пес, вздыбил шерсть на загривке. - Проходи, не бойся.
Демьян прошел за ней, шарахнулся - длинной тенью скользнул мимо и свернулся на лавке черный кот. У, дьявольское отродье - погрозил ему кулаком Демьян, повернулся к ведьме:
- Единственная коровенка, худо без неё.
- Верю, - ведьма протянула ему мешочек и баночку. - Мазью мажь каждый вечер, вымя массируй. А порошок раствори и пои, через два дня опухоль спадет, сдои и первый удой выплесни. И вымя вымой. Все?
Демьян помялся, сжимая в руках ведьмины дары. Вскинул глаза:
- Дочь старшая, Марьяна... Нет счастья ей, хоть замужем.
- Ну так что? - ведьма презрительно дернула красивым ртом. - Я, чай, не сваха.
- Государыня ведьма! - Демьян повалился к босым ногам хозяйки, та успела испуганно отдернуть подол. Зашипел кот. - Помоги! Не дает ей бог детей, помоги, государыня! Что угодно сделаю, хоть душу отдам, только дай ей счастья!
Ведьма устало опустила руки, тронула мужика за плечо:
- Вставай... Пол не мыт...
Демьян неуклюже поднялся, заполнив собой пол-избушки - медведь-мужик. Потоптался. Ведьма вздохнула.
Демьянову Марьяну ведьма знала. Девка была приветливая, в ведьмином лесу бывала часто, собирала травки на отвары. Светлая, расцвеченная солнечными пятнами. Тяжким пятном висело на ней пятно нероды.
Ведьма пожевала тонкую нижнюю губу, вздохнула:
- Нерода...
- Неужто сделать ничего нельзя?
- Отчего нельзя, можно... Только тяжко ей будет.
Демьян смотрел на ведьму высветленными годами и горем глазами. Ведьма вздохнула, вынула из рукава крохотный вышитый мешочек, подала - собранная в полнолунье кроваво-красная травка, долго караулила её ведьма, сорвать успела всего один пучок, перемалывала долго, любовно готовила порошок:
- Бери. Давай вместе с пищей. Больно это будет, очень больно. Но нерода уйдет.
Демьян трясущимися руками принял драгоценный дар, бросился к ведьме, припал к её руке и выскочил из избушки. Ведьма посмотрела ему вслед, раздраженно топнула ногой:
- Ни здрасьте, ни спасибо!
Заурчал черный кот, обвившись вокруг ноги. Ведьма наклонилась, рассеянно потрепала его по лобастой башке.

---

Кто тырит вайфай у соседей за стенкой?
Мед-вед! Мед-вед!
Кто тут не может свой код разобрать?
Мед-вед! Мед-вед!

Ура Медведу. В смысле, мне.
И кинк почти не двигается, а я жду, замирая, как гончая в стойке.

---

А знаете, я тащусь по паховым складкам. Эти места, где ноги врастают в туловище (высказался, настямастер), и при сгибании образуют такие складки, кажутся мне намного более эротичными, чем откровенный показ гениталий. Особенно у девочек. Ах-ах.

---

А нам похерать, а нам похерать!
POP3, да чтоб я сдохъ
Спок-Спок-Спок.
Мэдди.
Мадлен.
Мэдичка.
Люблю тебя.
Люблю тебя - твой женский низкий голос, твои худые длинные руки с нервными чуткими пальцами, плоскими острыми ногтями, округлой косточкой запястья. Люблю твои ключицы, угловатые плечи, люблю всю - от макушки до пяток.
Я пишу тебе оду, родная.